Неточные совпадения
Она прошлась по зале и с решимостью направилась к нему. Когда она вошла в его кабинет, он в вице-мундире, очевидно готовый к отъезду, сидел у маленького
стола, на который облокотил
руки, и уныло смотрел пред собой. Она увидала его прежде, чем он ее, и она поняла, что он думал
о ней.
Говорить им не
о чем было, как всегда почти в это время, и она, положив на
стол руку, раскрывала и закрывала ее и сама засмеялась, глядя на ее движение.
Смеркалось; на
столе, блистая,
Шипел вечерний самовар,
Китайский чайник нагревая;
Под ним клубился легкий пар.
Разлитый Ольгиной
рукою,
По чашкам темною струею
Уже душистый чай бежал,
И сливки мальчик подавал;
Татьяна пред окном стояла,
На стекла хладные дыша,
Задумавшись, моя душа,
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель
О да Е.
Карл Иваныч был глух на одно ухо, а теперь от шума за роялем вовсе ничего не слыхал. Он нагнулся ближе к дивану, оперся одной
рукой о стол, стоя на одной ноге, и с улыбкой, которая тогда мне казалась верхом утонченности, приподнял шапочку над головой и сказал...
Она так на него и накинулась, посадила его за
стол подле себя по левую
руку (по правую села Амалия Ивановна) и, несмотря на беспрерывную суету и хлопоты
о том, чтобы правильно разносилось кушанье и всем доставалось, несмотря на мучительный кашель, который поминутно прерывал и душил ее и, кажется, особенно укоренился в эти последние два дня, беспрерывно обращалась к Раскольникову и полушепотом спешила излить перед ним все накопившиеся в ней чувства и все справедливое негодование свое на неудавшиеся поминки; причем негодование сменялось часто самым веселым, самым неудержимым смехом над собравшимися гостями, но преимущественно над самою хозяйкой.
Опираясь брюшком
о край
стола, покрытого зеленым сукном, играя тоненькой золотой цепочкой часов, а пальцами другой
руки как бы соля воздух, желтолицый человечек звонко чеканил искусно округленные фразы; в синеватых белках его вспыхивали угольки черных зрачков, и издали казалось, что круглое лицо его обижено, озлоблено.
— Слышали? — спросил он, улыбаясь, поблескивая черненькими глазками. Присел к
столу, хозяйственно налил себе стакан чаю, аккуратно положил варенья в стакан и, размешивая чай, позванивая ложечкой, рассказал
о крестьянских бунтах на юге. Маленькая, сухая
рука его дрожала, личико морщилось улыбками, он раздувал ноздри и все вертел шеей, сжатой накрахмаленным воротником.
Но в дверях столовой, оглянувшись, увидал, что Борис, опираясь
руками о край
стола, вздернув голову и прикусив губу, смотрит на него испуганно.
Но Самгин уже не слушал его замечаний, не возражал на них, продолжая говорить все более возбужденно. Он до того увлекся, что не заметил, как вошла жена, и оборвал речь свою лишь тогда, когда она зажгла лампу. Опираясь
рукою о стол, Варвара смотрела на него странными глазами, а Суслов, встав на ноги, оправляя куртку, сказал, явно довольный чем-то...
—
О, я забыла! — вдруг сорвавшись с кушетки, вскричала она и, достав из шкапчика бутылку вина, ликер, коробку шоколада и бисквиты, рассовала все это по
столу, а потом, облокотясь
о стол, обнажив тонкие
руки, спросила...
Руки Самгину он не подал, должно быть, потому, что был выпивши. Опираясь обеими
руками о стол, прищурив глаза, он бесцеремонно рассматривал Клима, дышал носом и звонко расспрашивал, рассказывал...
Клим подметил, что Туробоев пожал
руку Лютова очень небрежно, свою тотчас же сунул в карман и наклонился над
столом, скатывая шарик из хлеба. Варавка быстро сдвинул посуду, развернул план и, стуча по его зеленым пятнам черенком чайной ложки, заговорил
о лесах, болотах, песках, а Клим встал и ушел, чувствуя, что в нем разгорается ненависть к этим людям.
«Так никто не говорил со мной». Мелькнуло в памяти пестрое лицо Дуняши, ее неуловимые глаза, — но нельзя же ставить Дуняшу рядом с этой женщиной! Он чувствовал себя обязанным сказать Марине какие-то особенные, тоже очень искренние слова, но не находил достойных. А она, снова положив локти на
стол, опираясь подбородком
о тыл красивых кистей
рук, говорила уже деловито, хотя и мягко...
«Кошмар», — подумал он, опираясь
рукою о стену, нащупывая ногою ступени лестницы. Пришлось снова зажечь спичку. Рискуя упасть, он сбежал с лестницы, очутился в той комнате, куда сначала привел его Захарий, подошел к
столу и жадно выпил стакан противно теплой воды.
Женщина стояла, опираясь одной
рукой о стол, поглаживая другой подбородок, горло, дергая коротенькую, толстую косу; лицо у нее — смуглое, пухленькое, девичье, глаза круглые, кошачьи; резко очерченные губы. Она повернулась спиною к Лидии и, закинув
руки за спину, оперлась ими
о край
стола, — казалось, что она падает; груди и живот ее торчали выпукло, вызывающе, и Самгин отметил, что в этой позе есть что-то неестественное, неудобное и нарочное.
Дронов встал, держась
рукой за кромку
стола. Раскалился он так, что коротенькие ноги дрожали, дрожала и
рука, заставляя звенеть пустой стакан
о бутылку. Самгин, отодвинув стакан, прекратил тонкий звон стекла.
— Я догадалась об этом, — сказала она, легко вздохнув, сидя на краю
стола и покачивая ногою в розоватом чулке. Самгин подошел, положил
руки на плечи ее, хотел что-то сказать, но слова вспоминались постыдно стертые, глупые. Лучше бы она заговорила
о каких-нибудь пустяках.
Вечером эти сомнения приняли характер вполне реальный, характер обидного, незаслуженного удара. Сидя за
столом, Самгин составлял план повести
о деле Марины, когда пришел Дронов, сбросил пальто на
руки длинной Фелицаты, быстро прошел в столовую, забыв снять шапку, прислонился спиной к изразцам печки и спросил, угрюмо покашливая...
Облокотясь
о стол, запустив пальцы одной
руки в лохматую гриву свою, другой
рукой он подкладывал в рот винные ягоды, медленно жевал их, запивая глотками мадеры, и смотрел на Турчанинова с масляной улыбкой на красном лице, а тот, наклонясь к нему, держа стакан в
руке, говорил...
Именно об этом человеке не хотелось думать, потому что думать
о нем — унизительно. Опухоль заболела, вызывая ощущение, похожее на позыв к тошноте. Клим Самгин, облокотясь на
стол, сжал виски
руками.
— О-о! — произнес следователь, упираясь
руками в
стол и приподняв брови. — Это — персона! Говорят даже, что это в некотором роде… рычаг! Простите, — сказал он, — не могу встать — ноги!
—
О, чертова музыка! — с досадой на этот стук сказал он и сел на одну из скамей близ
стола, положил локти на
стол и впустил обе
руки в густые волосы.
И Татьяна Марковна, наблюдая за Верой, задумывалась и как будто заражалась ее печалью. Она тоже ни с кем почти не говорила, мало спала, мало входила в дела, не принимала ни приказчика, ни купцов, приходивших справляться
о хлебе, не отдавала приказаний в доме. Она сидела, опершись
рукой о стол и положив голову в ладони, оставаясь подолгу одна.
Он вышел от нее, когда стал брезжиться день. Когда он кончил, она встала, выпрямилась медленно, с напряжением, потом так же медленно опустила опять плечи и голову, стоя, опершись
рукой о стол. Из груди ее вырвался не то вздох, не то стон.
Трудно было и обедать: чуть зазеваешься, тарелка наклонится, и ручей супа быстро потечет по
столу до тех пор, пока обратный толчок не погонит его назад. Мне уж становилось досадно: делать ничего нельзя, даже читать. Сидя ли, лежа ли, а все надо думать
о равновесии, упираться то ногой, то
рукой.
Даже самый беспорядок в этих комнатах после министерской передней, убожества хозяйского кабинета и разлагающегося великолепия мертвых залов, — даже беспорядок казался приятным, потому что красноречиво свидетельствовал
о присутствии живых людей: позабытая на
столе книга, начатая женская работа, соломенная шляпка с широкими полями и простеньким полевым цветочком, приколотым к тулье, — самый воздух, кажется, был полон жизни и говорил
о чьем-то невидимом присутствии,
о какой-то женской
руке, которая производила этот беспорядок и расставила по окнам пахучие летние цветы.
Недели с три каждый день я, не разгибая спины, мучился часа по два сряду, покуда наконец не достиг кой-каких результатов. Перо вертелось уже не так сильно;
рука почти не ерзала по
столу; клякс становилось меньше; ряд палок уже не представлял собой расшатавшейся изгороди, а шел довольно ровно. Словом сказать, я уже начал мечтать
о копировании палок с закругленными концами.
— Я сумею покориться, — возразила Варвара Павловна и склонила голову. — Я не забыла своей вины; я бы не удивилась, если бы узнала, что вы даже обрадовались известию
о моей смерти, — кротко прибавила она, слегка указывая
рукой на лежавший на
столе, забытый Лаврецким нумер журнала.
Пустынная зала, приведенная относительно в лучший порядок посредством сбора сюда всей мебели из целого дома, оживилась шумными спорами граждан. Женщины, сидя около круглого чайного
стола, говорили
о труде; мужчины говорили
о женщинах, в углу залы стоял Белоярцев, окруженный пятью или шестью человеками. Перед ним стояла госпожа Мечникова, держа под
руку свою шестнадцатилетнюю сестру.
Слушая рассказ
о тихой, прекрасной смерти Манон среди пустынной равнины, она, не двигаясь, с стиснутыми на груди
руками глядела на огонь лампы, и слезы часто-часто бежали из ее раскрытых глаз и падали, как дождик, на
стол.
Через несколько минут он вернулся и сел на свое место. Он чувствовал, что без него что-то говорили
о нем, и тревожно обежал глазами товарищей. Потом, положив
руки на
стол, он начал...
Старик уже отбросил все мечты
о высоком: «С первого шага видно, что далеко кулику до Петрова дня; так себе, просто рассказец; зато сердце захватывает, — говорил он, — зато становится понятно и памятно, что кругом происходит; зато познается, что самый забитый, последний человек есть тоже человек и называется брат мой!» Наташа слушала, плакала и под
столом, украдкой, крепко пожимала мою
руку.
Но когда она воротилась, он уже заснул. Она постояла над ним минуту, ковш в ее
руке дрожал, и лед тихо бился
о жесть. Поставив ковш на
стол, она молча опустилась на колени перед образами. В стекла окон бились звуки пьяной жизни. Во тьме и сырости осеннего вечера визжала гармоника, кто-то громко пел, кто-то ругался гнилыми словами, тревожно звучали раздраженные, усталые голоса женщин…
Упираясь одною
рукою о стол, старший судья, закрыв лицо бумагой, начал читать ее слабо жужжавшим, шмелиным голосом.
Дальше — так: едва я успел взять кубик на вилку, как тотчас же вилка вздрогнула у меня в
руке и звякнула
о тарелку — и вздрогнули, зазвенели
столы, стены, посуда, воздух, и снаружи — какой-то огромный, до неба, железный круглый гул — через головы, через дома — и далеко замер чуть заметными, мелкими, как на воде, кругами.
И висела над
столом. Опущенные глаза, ноги,
руки. На
столе еще лежит скомканный розовый талон т
о й. Я быстро развернул эту свою рукопись — «МЫ» — ее страницами прикрыл талон (быть может, больше от самого себя, чем от
О).
Когда я поднялся в комнату и повернул выключатель — я не поверил глазам: возле моего
стола стояла
О. Или вернее, — висела: так висит пустое, снятое платье — под платьем у нее как будто уж не было ни одной пружины, беспружинными были
руки, ноги, беспружинный, висячий голос.
Не отрывая глаз от кривеющей все больше усмешки, я уперся
руками о край
стола, медленно, медленно вместе с креслом отъехал, потом сразу — себя всего — схватил в охапку — и мимо криков, ступеней, ртов — опрометью.
— Ну, рассказывайте, рассказывайте, — с живостью проговорила Марья Николаевна, разом ставя оба обнаженные локтя на
стол и нетерпеливо постукивая ногтями одной
руки о ногти другой. — Правда, вы, говорят, женитесь?
Я не упомянул
о Шатове: он расположился тут же в заднем углу
стола, несколько выдвинув из ряду свой стул, смотрел в землю, мрачно молчал, от чаю и хлеба отказался и всё время не выпускал из
рук свой картуз, как бы желая тем заявить, что он не гость, а пришел по делу, и когда захочет, встанет и уйдет.
Балалайкина, наконец, привезли, и мы могли приступить к обеду. Жених и невеста, по обычаю, сели рядом, Глумов поместился подле невесты (он даже изумления не выказая, когда я ему сообщил
о желании Фаинушки), я — подле жениха. Против нас сел злополучный меняло, имея по бокам посаженых отцов. Прочие гости разместились как попало, только Редедя отвел себе место на самом конце
стола и почти не сидел, а стоял и, распростерши
руки, командовал армией менял, прислуживавших за
столом.
Годунов, посланный вперед приготовить государю торжественный прием, исполнив свое поручение, сидел у себя в брусяной избе, облокотясь на дубовый
стол, подперши
рукою голову. Он размышлял
о случившемся в эти последние дни,
о казни, от которой удалось ему уклониться,
о загадочном нраве грозного царя и
о способах сохранить его милость, не участвуя в делах опричнины, как вошедший слуга доложил, что у крыльца дожидается князь Никита Романович Серебряный.
Варвара встретила Грушину радостно: было до нее дело. Грушина и Варвара сейчас же принялись говорить
о прислуге и зашептались. Любопытный Володин подсел к ним и слушал. Передонов угрюмо и одиноко сидел за
столом и мял
руками конец скатерти.
Рассказал я ему, как старичок
о душе говорил, он взмахнул
руками, словно взлететь над
столом захотел, и скороговоркой говорит жене...
Тиунов встал, опираясь
руками о стол.
В его памяти навсегда осталось белое лицо Марфы, с приподнятыми бровями, как будто она, задумчиво и сонно прикрыв глаза, догадывалась
о чём-то. Лежала она на полу, одна
рука отброшена прочь, и ладонь открыта, а другая, сжатая в пухлый кулачок, застыла у подбородка. Мясник ударил её в печень, и, должно быть, она стояла в это время: кровь брызнула из раны, облила белую скатерть на
столе сплошной тёмной полосой, дальше она лежала широкими красными кружками, а за
столом, на полу, дождевыми каплями.
Чернобородый мужик подумал, поглядел на хозяина и поднялся, опираясь
руками о стол.
Матвею нравилось сидеть в кухне за большим, чисто выскобленным
столом; на одном конце
стола Ключарев с татарином играли в шашки, — от них веяло чем-то интересным и серьёзным, на другом солдат раскладывал свою книгу, новые большие счёты, подводя итоги работе недели; тут же сидела Наталья с шитьём в
руках, она стала менее вертлявой, и в зелёных глазах её появилась добрая забота
о чём-то.
И замолчал, как ушибленный по голове чем-то тяжёлым: опираясь спиною
о край
стола, отец забросил левую
руку назад и царапал
стол ногтями, показывая сыну толстый, тёмный язык. Левая нога шаркала по полу, как бы ища опоры,
рука тяжело повисла, пальцы её жалобно сложились горсточкой, точно у нищего, правый глаз, мутно-красный и словно мёртвый, полно налился кровью и слезой, а в левом горел зелёный огонь. Судорожно дёргая углом рта, старик надувал щёку и пыхтел...
В особенности скажу я это
о тех, от имени которых обращаю к вашему превосходительству прощальное слово (оратор окидывает взором небольшое пространство
стола, усеянное чинами пятого класса; отъезжающий кланяется и жмет
руки соседям; управляющий удельной конторой лезет целоваться: картина).